Очерки и рассказы Леонида Вертеля– члена Союза писателей России, страстного охотника и рыбака.

ЖЕМЧУЖНАЯ СВАДЬБА

Сумерки еще окутывали горизонт, а мы уходили все дальше в заснеженное Онежское озеро, больше напоминавшее огромными торосами арктическое море, чем пресноводное озеро.
Мой приятель с женой и я шли друг за другом, обновляя рыбацкую тропу, занесенную ночной поземкой. Приятель шел впереди, за ним, стараясь попадать в его следы-ямки, шла жена, а я замыкал цепочку.
Конечно, первопроходцу снежной целины, как, впрочем, и вообще в жизни, достается всегда больше, но мы специально приехали очень рано, чтобы быть первыми и идти без свидетелей. На то у нас была особая причина.
Со стороны наша тройка выглядела, наверно, очень странно: два мужика в зимнем облачении, больше похожие на пингвинов, и между ними еще кто-то пониже ростом и тоже во всем темном, но... с фатой на голове.
Как это ни удивительно, но бескрайнее зимнее озеро, рыбацкие шарабаны и белая подвенечная фата на этот раз имели право быть вместе: мои друзья отмечали сегодня тридцатилетие совместной жизни — жемчужную свадьбу. Идея отпраздновать юбилей супружеской жизни на зимней рыбалке родилась у приятеля давно, а то, что это должно было произойти на Онежском озере, подразумевалось как бы само собой.
Еще бы! Хозяин этой идеи и одновременно юбиляр был не просто рыбаком, а заядлым онежским сижатником. Мне порой казалось, что его страсть к блеснению сигов граничила с ненормальностью. Впрочем, все сижатники малость со сдвигом, но это отдельная тема.
Мы продолжали идти с настойчивостью альпинистов, преодолевая самую труднопроходимую часть четырехкилометрового пути — участки торосов, нагроможденных из толстых ледяных плит. Не будь этих молчаливых свидетелей декабрьских тяжелых штормов, у нас была бы возможность воспользоваться лыжами, а так приходилось потеть, подбадривая себя мыслью: никто ведь не гонит – своя воля.
В самом конце заторошенного поля, когда оставалось метров сорок до ровного участка, я поскользнулся на небольшой наклонной льдине, спрятавшейся в сугробе, и, нелепо взмахнув руками в попытке сохранить равновесие, упал на бок. Не помню, какие ругательства проскочили у меня в голове, но и было отчего: я сильно ударился, рухнув прямо на недавно подаренный шарабан, который какие-то умники выпускают с одной лямкой для ношения на боку, будто это дамская театральная сумочка. Этот висящий сбоку металлический ящик и завалил меня, не дав удержаться на ногах, и то, что досталось моим ребрам, было полбеды. Шарабан, в отличие от меня, после удара заплакал слегка парящими сладкими слезами — то вытекал чай из разбившегося китайского термоса — объекта моего хвастовства за его способность держать температуру даже в сильные морозы.
Приятель успел сказать “к счастью”, и я, расценив эти слова как дружескую подковырку, вынужден был в итоге согласиться и по существу. Потому что бутылка шампанского обнаружилась в залитом чаем ящике целой и невредимой, она со своим проволочным намордником выглядела солидно и надежно.
Сейчас, спустя какое-то время, мое неудачное приземление или приледнение вспоминается с улыбкой, а тогда и бок болел, и по-настоящему жаль было термоса.
Наконец торосы остались позади, мы вышли на участок, где снега стало гораздо меньше, а лед был ровным, как стол.
Рассвет начинался медленно, будто нехотя. Солнце было еще где-то далеко за изгибом земли и еле-еле осветляло восточную часть небосвода. Глаза никак не могли зацепиться хоть за что-нибудь по всей линии горизонта, и оттого появлялось ощущение, что мы идем, стоя на месте, и эта мутная пелена будет окутывать нас всегда. Лишь легкие, но колючие потяжки морозного воздуха, от которого больше доставалось левой щеке, помогали осознавать, что мы в реальном мире.
Каждый год, наверное, из-за лунных приливов и отливов в одних и тех же местах озера ледяной панцирь разрывают незамерзающие трещины. Они то расходятся, открывая парящую на морозе устрашающе темную ленту воды, то смыкаются, образуя убегающий вдаль небольшой торос.
На этот раз нам повезло: трещины не представляли сколь-нибудь серьезного препятствия. Они и не расширились, и не заторосились, потребовалось лишь немного шире шагнуть.
Ну а после трещины уже начинался “промысловый” район, достигнув которого, все рыбаки начинают терзаться сомнениями: здесь ли снимать шарабаны, сверлить лунки и начинать погоню за рыбацким счастьем или, превозмогая усталость, идти дальше.
Мы заранее решили дойти до места, где удачно порыбачили неделей раньше, и где весь лед был иссверлен лунками. Однако найти наше место по старым лункам мы не смогли. Белое одеяло спрятало под собой все следы прежней рыбалки. Неожиданно нам помогло вмерзшее в лед треснувшее пластмассовое ведро, принесенное на озеро кем-то из новичков для разового использования вместо шарабана. Ведро мы увидели метров за сто и поспешили к нему, как к старому знакомому.
К тому времени, когда мы, разгоряченные, но довольные, что все трудности пути остались позади, снимали с плеч свои шарабаны и ледобуры, стало значительно светлее, восток окрасился нежной, какой-то робкой розоватостью,  и это поднимало настроение: ночь уже была далеко, мы были на пороге нового дня, рождение которого нам предстояло увидеть.
Пока расчищали снег, вытаскивали провизию и бокалы чешского стекла, пока сооружали из шарабанов походный стол, новый день начал быстро приближаться.
Не сговариваясь, мы засуетились проворнее. Я принялся освобождать пробку с шампанского, гадая, сможет она вылететь на холоде или придется ее насильно вытаскивать, компаньонша быстро раскладывала снедь, а приятель... просверлив в трех шагах лунку, разматывал не свою, а удочку жены, всем своим видом подчеркивая, что именно она сегодня герой юбилея и герой рыбалки.
Мы не заметили, как на розовом небосводе появилась короткая малиновая черта, будто кто-то провел по небу губной помадой. Этот яркий горизонтальный штрих быстро раскалялся, и нам вдруг стало ясно, что это краешек солнца.
Пробка, будто почувствовав торжество момента, сама внезапно вылетела из бутылки, правда, без ресторанной удали. Пришлось быстро наполнить бокалы. Мы сели плотнее, провернулись к солнцу, и приятель, неподдельно волнуясь, сказал очень хорошие слова о жене. Про то, что ему чертовски повезло жить рука об руку с такой женщиной, которая и прекрасная мать, и хорошая хозяйка, классный врач, и что она очень дружна с его охотничьей собакой.
Он и дальше бы, наверное, продолжал свою оду в прозе, но тут я вспомнил про фотоаппарат. Мы начали фотографироваться, ловя в объектив друг друга и диск раскаленной меди, которым было в эти минуты солнце. Оно уже полностью поднялось над горизонтом, оторвав свою нижнюю кромку от дальних ледяных полей. На какое-то время, забыв про аппарат, про шампанское в бокалах, мы смотрели на это чудо и не могли наглядеться.
Господи, подумалось мне, ну почему мы так редко встречаем рассветы, почему так падки на дешевые заменители истинной красоты нашей сказочной планеты и с вечера до поздней ночи чуть ли не с ногами залазим в эти телеящики, а потом дрыхнем порой до полудня вместо того, чтобы насладиться световой симфонией восхода солнца. Почему? Кто знает?
Шампанское все реже отправляло пузырьки на поверхность, это был сигнал к тому, что пора бы его и выпить. И когда мы еще раз “содвинули бокалы” и до первого глотка оставалось чуть-чуть, приятель вдруг потянулся к бокалу жены, чтобы взять его, одновременно по-рыбацки возбужденно сообщая ей: “У тебя клюнуло, я видел, как удочка дернулась!”
Что за ерунда, подумал я. Это в кои-то веки сиг клюнул на неподвижную снасть, но рыбацкое любопытство отодвинуло сомнения, я таращил глаза на леску, которую жена приятеля довольно умело выбирала из лунки.
“Кто-то есть”, — радостно поделилась с нами юбилярша-рыбачка, да я уже и сам видел по натяжению лески, что кто-то на крючке сидит. Жаль, я не догадался посмотреть в эти минуты на лицо приятеля, очень мне интересно было бы узнать, какая у него была физиономия.
Наконец все двенадцать метров лески были на льду, из лунки появилось нечто... совершенно не похожее ни на какую рыбу! Жена приятеля, выдернув это нечто на лед, в испуге отпрянула, но тут же раздался ее радостный крик. Еще бы! У ее ног лежало .роскошное жемчужное ожерелье, ценность которого подтверждала какая-то заморская золотистая этикетка. .
Эта горящая на солнце золотом этикетка и крупные серебристые жемчужины были на льду такими же невероятными, как и фата на обычной шапке-ушанке. А потом был пир.
Рыбаки, уже вовсю блеснившие невдалеке, то и дело глазели в нашу сторону, и было ясно, что они никак не могут взять в толк, что у нас происходит. Да и как им было догадаться, что прямо здесь, на льду Онежского озера, среди бескрайних девственно чистых снегов отмечают жемчужную свадьбу.