Очерки и рассказы Леонида Вертеля– члена Союза писателей России, страстного охотника и рыбака.

ТРЕЩИНА

Где-где, а в Онежском озере есть все резоны “не отрываться от масс” при подледном блеснении сига. Ловится сиг в трех-четырех километрах от берега, и среди этих бескрайних просторов найти рыбу бывает трудно. Колхозом проще, смотришь, не одному, так другому повезет, а уж остальные подвалят без приглашения.
Но всякий раз, наподобие того, как бывает на шоссейных велогонках, нет-нет да и рванет какой-нибудь рыбак в отрыв — куда глаза глядят, надеясь только на себя и на свою удачу.
Однажды, преодолев притяжение толпы, рванул и я. Увы... как потом выяснилось — напрасно. Набегался, насверлился и в результате вернулся к “народу” без единой поклевки... А “народ” после моего отрыва нашел-таки рыбу, правда, не сигов, а налимов. Но какие это были налимы! И как они клевали! Никогда до и никогда после той рыбалки ничего похожего видеть не довелось. Самые маленькие были не меньше трех килограммов, иные напоминали поленья, а к самым большим, кидавшим свой хвост то влево, то вправо, и подходить страшно — крокодилы. Чего они собрались в одном месте, один Бог знает.
До конца рыбалки оставалось еще больше часа, и у меня были шансы поправить дела. Я и поправил: умудрился из-за собственной глупости, спешки и фатального невезения оборвать все блесны, не вытащив ни одной рыбины.
К берегу с пустым шарабаном я не шел — плелся, как пленный француз во времена Кутузова, раздавленный неудачей.
Друзья весело несли замерзших налимов, кто на плечах, а кое-кто по-бурлацки тащил на веревке по льду. Не удивительно, что после такой “хапужеской” рыбалки в автобусе все единогласно проголосовали за выезд на это место уже через день, благо Восьмое марта давало три дня выходных. Проголосовал “за” и я, потому что жаждал реванша. И пока мы ехали к городу, у меня созрел, как мне казалось, блестящий план. Лишь бы только налим не ушел с того места, лишь бы не ушел, молил я судьбу.
А план был прост. Просверлить шесть лунок, запустить в них на толстых лесках большие блесны и поквитаться с налимом, работая каждой рукой с тремя блеснами. Даже простой арифметический расчет показывал, что вероятность успеха увеличивалась в несколько раз, и арифметика, подогретая рыбацкой страстью и фантазией, делала налимов обреченными вовсе.
Через день мы приехали на озеро еще затемно, пришлось дожидаться, пока хоть немного рассветет, а заодно и чайку попить. Мне же было не до чая: в шарабане лежали две улучшенной конструкции удочки, и я уже почти физически ощущал, как тащу одного налима, другого, третьего...
Похоже, ноги пошли на лед сами, не дожидаясь какой-либо команды.
За прошедшие сутки ветер усилился и дул почти прямо в лицо, гоня по бескрайней равнине снежную поземку, дымившуюся над торосами перед тем как обессилеть и осесть на сугробах-барханах.
В сумерках, когда не видно даже берега, трудно ориентироваться, выручают часы. Вот и сейчас, взглянув на стрелки, я отметил, что топаю без малого пятьдесят минут. Пора бы уже быть незамерзающей трещине, которая каждую зиму разрывает озеро именно в этом месте. Днем раньше снега на льду было мало, и трещина хоть и пугала своей бездной, но была хорошо видна, а главное, не была очень широкой. Под влиянием лунных приливов и отливов, а еще больше от направления и силы ветров трещины “играют”, и иногда ледяные поля раздвигаются так, что появляется серьезная преграда.
Я напрягал зрение, стараясь по неровностям на снегу заблаговременно увидеть опасность, и мне это удалось. Поземка сформировала над трещиной довольно высокий сугроб, уходивший влево и вправо, копируя ее извилистую линию. Зная, что под снегом должна быть открытая вода, я несколько отклонился назад, а затем резко бросил тело вперед, шагнув как можно шире...
Едва ли можно передать словами то, что я испытал, когда нога не встретила на своем пути ледяную твердь и я ухнул в воду, где дно предполагалось чисто теоретически. Удивительно, но в первое мгновенье я даже не испугался. Сознание успело лишь отметить, каким высоким стало небо над головой, небольшой участок которого глаза увидели из снежного колодца.
Первая попытка выбраться, пока в зимней одежде было много воздуха, оказалась неудачной, и только набултыхавшись, я все-таки дотянулся до противоположного ледяного поля и, напрягая все силы, выполз на лед.
Сейчас, спустя какое-то время, смешно вспоминать, но тогда в первые минуты я даже расстроился из-за сорвавшейся рыбалки, ведь налимья площадка была совсем рядом. Однако пронизывающий ветер быстро выдул глупость из головы, до меня начало доходить, что ситуация серьезная: ватные брюки, валенки, полушубок забрали с собой пол-озера, а температура воздуха была ниже пятнадцати градусов.
Понимая, что мороз уже начал из моей одежды делать скафандр, я изо всех сил поспешил на берег к машине. Но, пройдя метров триста, понял, что влип по-настоящему. Трехосный вездеход с фанерной будкой в кузове, на котором мы приехали, стоял на поле, а вокруг росли только ольха, черемуха да кое-где осины. У меня имелся опыт охотника, и это позволяло не строить иллюзий с костром: зимой из таких дров его не разведешь, а сухарник давным-давно весь подчистили рыбаки, приезжающие сюда в апреле с ночевкой.
Рассчитывать, что мне дадут ключ зажигания для обогрева в кабине, не приходилось, а мечтать о возвращении из-за меня всем домой — такое вообще исключалось.
Я поспешил навстречу рыбакам, приняв единственно возможное решение: идти по озеру до деревни, огни которой мерцали на берегу в шести километрах. Товарищи поняли 'все с полуслова. Мы договорились, что после рыбалки они заедут за мной в деревню.
Как я штурмовал эти шесть километров, рассказывать не буду. Все там было — и предельная усталость, и в какие-то моменты отчаяние, скажу лишь, что деревенька стоит на небольшой возвышенности, и последний подъем преодолевался почти на четвереньках.
Уже с сумеречным сознанием я добрался до ближайшей избы, из которой на мое счастье как раз вышла хозяйка. Держась за ворота руками, я чужим голосом попросился в дом, сказав, что провалился в трещину. Впрочем, это и так было видно, работу по созданию скафандра из моей одежды мороз уже завершил.
Но хозяйка, и в это никак не хотелось верить, в дом меня не пустила. Не пустили и в следующем. И еще в одном. Как это ни горько было осознавать, но наш брат рыбак за многие годы такую плохую славу по пьяни о себе создал, что обижаться на добрых деревенских жителей не приходилось. Не раз и не два пускали они, наверное, после купели пьянчуг и дали зарок на такое милосердие. Как говорится, себе дороже.
Безвыходных положений не бывает, спасительная соломинка, хоть и тоненькая, нашлась и у меня. На отшибе стоял телятник, и в нем минус семнадцать быть не должно было. Как я продержался там до вечера, трудно представить. Знаю лишь, что это был самый длинный день в моей жизни. Еще запомнилось, как снимал ледяные валенки. Икряные мышцы крутили такие судороги, что я криком кричал, чем сильно пугал телят, пяливших на меня свои глазищи.
Не дожидаясь, когда за мной приедут, я до срока покинул телятник и пошел машине навстречу по единственной дороге, соединявшей населенные пункты по побережью и ведущей в город. Настроение помаленьку начало улучшаться. Я уже как-то притерпелся к холоду и сырости по всему телу, да и мороз после солнечного дня не успел набрать силу. Вот-вот должна была встретиться машина, и я уже представлял, какой рай ждет меня в теплой кабине.
Солнце незаметно опустилось за лес, и все розовые краски небосвода упали на роскошные снега, укрывшие поля и пожни, начинавшиеся сразу за околицей. Даже полный дискомфорт и усталость не могли затмить удивительную картину тишины, успокоенного малинового неба и розовых снегов. А тут еще на небольшом, зализанном сугробами бугорке появился заяц и, не замечая меня, покатил розовым колобком прямо мне в ноги.
Многое из пережитого в тот день уже забылось и еще забудется, но эта потрясающей красоты картина мартовского вечера будет со мной до конца жизни.
Дорога вошла в лес, небо померкло, и начало падать настроение. Все сроки встречи с машиной прошли, тревога начала закрадываться в мою душу.
Не раз и не два мне довелось видеть карту этих мест, поэтому было известно, что до следующей деревни около двадцати километров. Наверное, километра три я уже прошагал, но как ни прислушивался, никакого машинного гула не было слышно, хотя тишина была абсолютная.
Ноги продолжали идти вперед, а в голове был полный раздрай: что делать, идти дальше? А если машина сломалась где-то у озера? До следующей деревни дорогу мне не осилить. Но и возвращаться в телятник, не избавившись при этом от неопределенности, я себя заставить не мог.
Я шел по дороге, а мое сердце впервые за весь день было переполнено отчаянием: телятник далеко позади, до деревни еще дальше, а морозная ночь — вот она, уже над головой, с равнодушным небом, усыпанным звездами.
Похоже, я уже ничего не соображал, а ноги сами несли меня в темноту, когда ухо уловило шум мотора.
Однако что это? Машина гудела не впереди, а сзади. Значит, не наша, опять неудача. Но чем ближе была машина, тем сильнее угадывался могучий движок нашего вездехода, и когда он выхватил меня фарами из темноты и остановился, я, радуясь, что наконец все кончилось, в то же время не мог понять, как же мы разминулись.
А все было проще некуда. Используя повышенную проходимость трехосника, мои друзья приехали в деревню напрямую по следу трактора, развозившего по полям навоз.
Конечно, и они перенервничали, подняв на ноги всю деревню, пока не выяснили, что кто-то видел меня уходящим по дороге.
В этом рассказе можно было бы ставить точку, однако меня ждало еще одно разочарование: в кабине, о которой я так мечтал, мне места не нашлось. Там полулежал заболевший рыбак с высокой температурой. А у меня, похоже, она еще и к нормальной не приблизилась.
Хотя это была уже мелочь. Главное было в том, что все волнения позади, что я опять с друзьями, что машина, наверстывая упущенное время, быстро неслась по дороге в сторону города, где есть теплая квартира и горячая ванна, из которой, я точно в этом был уверен, меня можно будет вытащить только силой.
Глаза устало закрылись, и я снова увидел... нет, не налимов, с которыми когда-нибудь поквитаюсь, не злополучную трещину и не телятник, где околевал целый день, а розового зайца, который и сейчас бежит прямо к моим ногам.